"Мысль о том, что тебе платят за актерскую игру, кажется недопустимой - словно это непозволительно", - говорит Эдди Редмэйн Эндрю Гарфилду в интервью для журнала Gotham Magazine. Удовольствие от актерской игры, наряду с потрясающим талантом, получило раннее признание: два года спустя после театрального дебюта в шекспировском театре "Глобо" Редмэйн, выпускник Итона и одноклассник принца Уильяма, получил престижную театральную награду "Evening Standard Theatre Award" (церемония этого года состоится, кстати, уже в ближайшее воскресенье при участии Эдди, а также Бенедикта Камбербэтча, Идриса Эльбы, Джеймса МакЭвоя, а также Сиенны Миллер) за выдающийся почин. На этом британец не остановился, продолжая ослеплять критиков своей игрой в пьесах театра Donmar Warehouse, на Бродвее, а также в фильме Тома Хупера "Отверженные". Но настоящее призание и пропуск в списки высшей актерской категории он получил, сыграв Стивена Хокинга в драме "Theory Of Everithing". Разговоры об Оскаре начались сразу же после того, как фильм был показан на кинофестивале в Торонто в этом году. "Это имеет огромное значение", - неоднократно говорил Редмэйн о высокой оценке фильма критиками. Но при этом отмечал, что почувствовал "абсолютное облегчение" только после того, как Хокингу и его семье фильм понравился. И да, мы ничего не перепутали. Интервью у Эдди для журнала Gotham Magazine взял именно Эндрю Гарфилд - его коллега и близкий друг. Поэтому настоятельно рекомендуем не пропустить ту приятельскую беседу, что ждет вас под катом. BRITISHBOYS.RU
GOTHAM MAGAZINE [НОЯБРЬ 2014]
Фотограф:
ЗА КАДРОМ ФОТОСЕССИИ / BTS
Фотограф:
ЗА КАДРОМ ФОТОСЕССИИ / BTS
ЭНДРЮ ГАРФИЛД (ЭГ): Последний раз мы виделись во время мировой премьеры "Вселенной Стивена Хокинга" на кинофестивале в Торонто. Мне хотелось бы отметить - потому что это правда, - что в твоей игре я видел в первую очередь свободу. Я не видел напряжения, никакого страха. Я не замечал никакой игры. Я видел человека, добравшегося до сердца своего ремесла, покинувшего свое тело - те части, тела, которыми ему было позволено пользоваться - и душу. Я видел мастерскую игру одного из своих лучших друзей, и она оставила меня в абсолютно восторженных чувствах.
ЭДДИ РЕДМЭЙН (ЭР): Спасибо за добрые слова. Это много значит для меня.
ЭГ: Мне хочется узнать, как ты себя чувствовал тем вечером, потому что предельно очевидно, насколько личным этот фильм был для тебя.
ЭР: Есть нечто ужасающе неестественное в актерах, которые смотрят на самих себя на большом экране вместе со зрителями. В конечном счете, ты просто начинаешь придираться ко всему, что тебя расстраивало. Когда ты в течение многих месяцев пытаешься скопировать и сыграть мимику Хокинга или его голос, начинаешь верить, что можно достигнуть желаемых результатов, воспользовавшись документальными фильмами. Но этого не случается. Процесс подготовки к этому фильму был особенно сложным, потому что мы не снимали сцены в хронологическом порядке. Нам приходилось изображать физическую деградацию не по порядку.
ЭГ: К тому не нужно забывать про ответственность за то, что играешь не просто живого, дышащего человека, а конкретного живого и дышащего человека.
ЭР: У Стивена хорошее чувство юмора. Ему трудно общаться - теперь он может пользоваться только глазной мышцей - и при этом у него все равно жесточайшая синхронизация. В его компании я очень часто смеялся до колик в животе. Это момент, который мы пытались привнести в фильм - всегда и во всем искать позитив. Когда я слышал, как зрители смеются во время той премьеры, было такое ощущение, как будто смеяться допустимо, несмотря на тематику фильма. Я был очень счастлив. Потому что именно так я и чувствовал себя, покидая встречу со Стивеном. Над его головой гильотина зависла начиная с 21 года, и тем не менее он проживает каждый момент с надеждой, с юмором. Когда я видел реакцию зрителей на эти моменты фильма, я испытывал внутренний трепет.
ЭГ: У меня прямо мурашки, когда я слышу твои слова. Большая часть этого смеха имеет отношение к искрометности, которую ты привнес в роль странным образом харизматичного астрофизика-гения, обладающего жаждой жизни, которая, кажется, и есть его истинная сущность.
ЭР: Хокинг приобрел статус примерно схожий со статусом кумира. Когда вы находитесь вместе с ним в одном помещении, он в нем главный. В нем чувствуется удивительная сила, что может для кого-то стать трудным и сложным испытанием. Он любит женщин, женщины любят его. В его взгляде легко заметить этого огонек.
ЭГ: Очевидно, что твой внутренний мир всколыхнулся и твоя сущность стала глубже после времени, проведенного с этим человеком. Каким образом его существование изменило Эдди?
ЭР: Мы встретились с ним за пять дней до начала съемок. Произошло это спустя пять месяцев подготовки и повального чтения - конечно же, я отчаянно пытался постигнуть столько астрофизики, сколько в меня лезет. Не так уж и много, на самом деле. Поскольку мы снимали не в хронологическом порядке, мне пришлось готовиться к игре гораздо более техничнее, чем раньше. Больше всего меня пугало то, что встреча с ним за несколько дней до этого может разрушить все наработки, и я имею в виду не только физическую сторону вопроса. Что, если бы некоторые черты его характера не выглядели бы правдоподобно? К счастью, из нашего опыта общения я вынес юмор, остроумие и радость жизни, а также несколько физических моментов.
ЭГ: Когда ты сначала читаешь сценарий, у тебя появляется ощущение, что фильм обладает огромным исцеляющим потенциалом?
ЭР: Я встретился с 30-40 людьми с заболеванием двигательных нейронов, которым страдает Хокинг, и их семьями. Один человек описал болезнь как пребывание в тюремной камере, в которой стены сужаются каждый день. Мозг нормально функционирует и, как следствие, превращается в таймер вашей жизни. Время меняется: каждый час похож на день, каждый день тянется будто неделю, а каждая неделя превращается в месяц. Мне легко попасться на своих собственных недостатках. Но вы должны понять, насколько вам повезло и максимально использовать каждую минуту. Я вынужден постоянно напоминать себе об этом, потому что очень легко оказаться на этой же волне краха.
ЭГ: Ты выбрал проект, который имеет для тебя важное значение, переживаешь личностный рост, а потом возвращаются старые привычки и вдруг ты покупаешь номер "Us Weekly"...
ЭР: Мой любимый журнал, к твоему сведению.
ЭГ: Подпевая... ну, не знаю, какой-нибудь третьесортной песне Рианны в противоположность отличной песне Рианны.
ЭР: Ну или маленькой Свифт.
ЭГ: Я знаю, что Стивен видел фильм. Кто еще?
ЭР: Стивен и Джейн (бывшая жена Хокинга), а также семья - люди, в отношении которых мы с Фелисити Джонс нервничали больше всего, потому что это их история, невероятно страстная и вдохновляющая. Это большая ответственность, особенно учитывая тот факт, что они щедро пожертвовали своим временем в нашу пользу. Мне было бы любопытно увидеть, как его смотрят доктор Кейти Сидл - она удивительная, - медсестра Джен Кларк из Королевского Центра по изучению Заболеваний с двигательными нейтронами (где Редмэйн встречался с пациентами). Я не знаю, как ты чувствуешь себя во время продвижения фильмов, Гарф, но на этот раз, когда тебе самому очень важна история и ты хочешь, чтобы люди увидели ее, потому что она повлияла на тебя, и ты хочешь такого же эффекта для них, я с большим воодушевлением общаюсь с прессой.
ЭГ: В первую я слышу, что у тебя есть ощущение служения более высокой цели. Ты обратишь внимание на всех тех, кто страдает боковым амиотрофическим склерозом (БАС), всех, кто сражается за возможность жить полноценной жизнью. Главный завет фильма для наших душ - это то, как отреагировали на это Хокинг и его семья. Что-то вроде "game over", понимаешь? Так что я не боюсь. Ты развеял эти страхи.
ЭР: Спасибо, приятель. Ты знаешь, я развеиваю страхи, это мой принцип работы. Даже несмотря на то, что сама история имеет свои особенности, есть некий символизм в том, как люди преодолевают препятствия в своей жизни. Джейн Хокинг в итоге стала адвокатом по защите прав людей с ограниченными возможностями, помогла сделать многие места доступными для людей в инвалидных креслах. Благодаря тому, что Стивен был культовой персоной, она и правда разрушила все границы.
ЭГ: Могу я спросить тебя о балансе, которого тебе пришлось добиваться между техникой игры и спонтанностью? Когда актер играет реального персонажа, есть определенные ожидания: получится ли хорошая имитация или же это будет некое подражание. Я знаю, что все зрители чувствуют, что ты не просто касаешься тела, но и души. Можешь рассказать немного об этом?
ЭР: Я сказал Джеймсу Маршу, что мне потребуется время для подготовки, и он дал мне четыре-пять месяцев. Хокингу поставили диагноз БАС в 21 год. Его болезнь полностью вторична по отношению к его жизни - настолько он заинтересован в этом. Точно так же и я хотел отодвинуть все физические элементы этой работы на второй план. Некоторы мои любимые моменты - это импровизация. Эмоциональные моменты в фильме - заслуга книг Джейн и Стивена, а также пациентов, с которыми я встречался.
ЭГ: Это сложный вопрос: Нам приходится переживать невероятные, обогащающие душу события. У тебя есть какие-либо способы оставаться в этом глубоком, более сведущем и сознательном состоянии?
ЭР: Мой ответ - у меня нет ответа не этот вопрос. Так же, как и ты, я все еще пытаюсь понять, как это можно сделать. Думаю, ключ в том, чтобы убедиться, что ты реализовался в других аспектах своей жизни.
ЭГ: Ты же изучал в качестве основной дисциплины в Кембридже историю искусства.
ЭР: Этим утром меня спросили, кем бы я был, если бы не актером, и я ответил - смотрителем музея. Но мне кажется, это слишком преувеличенно.
ЭГ: Нет, приятель. Мне довелось провести некоторое время с тобой в Музее Альберта и Виктории, и гулять там с тобой было удивительно. Я был вместе с первоклассным гидом, потому что ты обладаешь глубокими познаниями и страстным отношением. Помню, когда ты рассказывал о бродвейском шоу "Red" и Марке Ротко, у тебя кровь в венах пульсировала. Ты был человеком, находящимся на нужном месте в своей жизни, делая то, что должен.
ЭР: В "Red" мне нравилось именно сочетание интересных мне вещей. Тот редкий момент, когда все звезды сошлись.
ЭГ: Что происходит, когда в работе ты получаешь обратный эффект?
ЭР: Иду домой, пью много красного вина, обнимаю плюшевого мишку и рыдаю. В мире существуют прекрасные режиссеры, но у них есть ряд основных правил, которые блестяще срабатывают на некоторых людях, но часто меня лично напрягают и вынуждают вернуться в безопасное, но дерьмовое место. Единственное, чему я научился за десять лет - если ты стесняешься облажаться и попробовать что-то новое, даже если у режиссера не самая блестящая репутация, никогда ничего не получится. Если нет ощущения, что ты можешь сделать дубли, кажущиеся сумасшедшими, смелыми и скорее всего провальными, значит это не тот человек, с которым можно работать.
ЭГ: Не знаю, как ты, но я много общался с людьми нашего поколения. Возможно из-за большой конкуренции, с точки зрения экономики и доступности работы, нет возможности остановиться или позволить себе быть самим собой - постоянно нужно что-то кому-то доказывать.
ЭР: Несколько лет назад я читал интервью с Рейчел Вайс, и она сказала: "Каждый раз, когда я заканчиваю работу, я думаю, что никогда больше не буду этим заниматься". Я думал: "Да ладно, ты же Рейчел Вайс!" Но я полностью понимаю ее. Потому как, если тебе достаточно повезло, чтобы превратить любимое детское увлечение в профессию, и нет ощущения, что вы подходите для этого - обнаружится старая фишка с ожиданиями. Мысль о том, что вы делаете работу и вам за нее платят будет казаться непозволительной.
ЭГ: В основном мы проводили время вместе в Лондоне и Лос-Анджелесе? Как ты относишься к Нью-Йорку?
ЭР: Я странным образом одержим им. Когда мне было 13 или 14 лет, у меня был целый альбом с черно-белыми фотографиями Нью-Йорка, и я постоянно пытался их перерисовать. Потом моя мама взяла меня с собой в Нью-Йорк, и нам очень повезло поселиться в отеле на 21-м этаже. Я открыл занавески, а за окном был Собор Святого Патрика, а за ним ввысь взлетали небоскребы. У меня колени подогнулись, кроме шуток. Я нахожу Нью-Йорк самым эклектичными и оживленным местом в мире. Есть что-то в нем и по части театрального мира. В Лондоне театры разбросаны по городу, поэтому нет ощущения общности. А в Нью-Йорке театры расположены бок о бок. Так что можно отыграть пьесу Ротко, а Люси Лю выйдет после "Бога резни", и у вас будет один общий переулок.
ЭГ: В театре есть возможность создать свое сообщество, чего не скажешь о кинематографе. Может быть, из-за того, что туда вкладывается слишком много денег.
ЭР: Одно из прекрасных впечатлений от Нью-Йорка - генеральная репетиция перед премьерой. Это происходит в середине дня, поэтому могут приехать другие актеры из других шоу. Помню, как Альфред Молина сказал: "Эд, не жди, что эти люди будут похожи на всех остальных. Они будут самыми великодушными зрителями в твоей жизни". Нам очень повезло, что мы играли на Бродвее или жили в Лос-Анджелесе. Когда мы начинали, я приезжал на своем отвратительном арендованном авто, парковался максимально далеко от студии "Paramount", входил туда и притворялся, что живу другой жизнью, в то время как не было возможности даже заплатить за квартиру. Это то, что объединило нас и сделало друзьями. И здорово иметь возможность поделиться этим с людьми.
ЭГ: Совсем не похоже на то место, где мы выросли, правда?
ЭР: Это даже за пределом наших мечтаний.
ЭГ: Тебя так сильно вдохновила Джейн Хокинг и ее невероятная работа. С какими благотворительными организациями ты сейчас сотрудничаешь?
ЭР: В течение прошлых полутора лет я работал с людьми, которые страдают от заболевания двигательных нейронов, и я один из покровителей британской ассоциации по изучению этого расстройства. Об этой болезни известно более ста лет, но лекарство от нее так и не найдено. Это во многом связано с тем фактом, что это заболевание обнаружено у малого количества людей, поэтому фармацевтические компании не вкладывают капиталы в ее исследование. Недавно проводился Ice Bucket Challenge, и люди были критично настроены к нему, потому что все считали это просто модой. Но суть была в привлечении внимания. Я думаю, что у болезни есть проблемы с брендированием, потому что ее называют по-разному: и заболевание двигательных нейронов, и боковой амиотрофический склероз (БАС) - в Великобритании, и болезнь Лу Герига. Но факт в том, что Ice Bucket Challenge привлек внимание к болезни. Надеюсь, что "Вселенная Стивена Хокинга" подействует так же. Другая благотворительная организация, с которой я сотрудничаю, - Teenage Cancer Trust в Лондоне. В течение многих лет я опекал молодых людей. В этом смысле я чувствую, что мне выпала большая честь.
ЭГ: Приятно слышать, чувак. Ты - герой.
GOTHAM MAGAZINE: “The idea you get paid to act doesn’t seem permissible—it doesn’t seem like it should be allowed,” Eddie Redmayne says to Andrew Garfield in his interview for Gotham magazine. That joy in performing, along with a prodigious talent, was recognized early: Two years after his stage debut, with the Shakespeare’s Globe Theater Company, Redmayne, an alum of Eton where Prince William was a classmate, won a prestigious Evening Standard Theatre Award for Outstanding Newcomer. He went on to dazzle critics in the Donmar Warehouse and Broadway productions of Red and in Tom Hooper’s 2012 movie Les Misérables.
But it is his sublime performance as Stephen Hawking in The Theory of Everything that has earned Redmayne a spot on Hollywood’s coveted A-list. The Oscar buzz started the moment the film screened at the Toronto Film Festival. “It means the world,” Redmayne has said repeatedly of the critical kudos the movie has received. But he was also quick to point out that “because of the stakes of the film” and the “utter relief” he felt when Hawking and his family said they enjoyed it, he just wants to do whatever he can to get people to go and see this “inspiring, unknown story.”
ANDREW GARFIELD: The last time I was with you was at the Toronto Film Festival, for the world premiere of The Theory of Everything. I just want to say—because it’s the truth—that there is nothing but freedom that I saw in your performance. I saw no stress, no fear. I didn’t see any acting. I saw a man in the heart of his craft, leaving his entire body—the parts of his body that he was allowed to use—and soul. I saw a masterful piece of work by one of my best mates, and it left me feeling completely ecstatic.
EDDIE REDMAYNE: Thank you for the kind words. That means a lot.
AG: I wanted to know how you felt that night, because it’s evident how personal this film was for you.
ER: There is something horrifically unnatural about actors watching themselves on a big screen with an audience. You end up scrutinizing all the things you are frustrated with. When you’re spending months trying to replicate and embody [Hawking’s] facial movements or his voice, you begin to believe you can get to what you see in the documentary, but you never do. The process of preparing for this film was particularly complicated because we weren’t shooting chronologically. We had to do this physical decline [out of sequence].
AG: And [there’s] the responsibility of playing not only a living, breathing human being, but this living, breathing human being.
ER: Stephen has so much humor. It’s very difficult for him to communicate—now he can only do so using an eye muscle—yet he has the most fiendish timing. I belly-laughed a lot in his presence. That’s something we really tried to bring into the film, to always find the positive. Hearing the audience laugh at that premiere, and to have them feel like they were allowed to laugh, despite the subject matter—a family dealing with gritty obstacles—made me so happy. Because that’s the feeling I had when I left my meeting with Stephen. He’s had a guillotine over his head since the age of 21, yet he lives each moment hopefully, and lives life with humor. When I saw the audience responding to those parts of the film, I was thrilled.
AG: I have chills hearing you talk about it. Much of that [laughter] has to do with the effervescence that you brought [to the role of] a strangely charismatic astrophysicist genius, with this lust and vitality for living, which it sounds like is his true essence.
ER: Hawking took on an idol-like status. When you’re in a room with him, he absolutely controls it. He really has an amazing strength, which can be difficult and complicated. He loves women, and women love him. You can see this glint in his eye.
AG: It’s clear that your core has shifted and your essence has deepened from spending time with this man. How has inhabiting him shifted Eddie?
ER: I met him five days before we started filming. That was after five months of prepping and reading everything, and, of course, desperately trying to comprehend as much astrophysics as I could—which is not very much. Because we weren’t shooting chronologically, I had to prep a performance much more technically than I’ve ever had to before. What scared me was [the possibility that] meeting him a few days before could have undermined all that, and I don’t mean just the physical side. What if there were parts of his character that didn’t ring true? Fortunately, what I gained from the experience was his humor and wit and joy of life, as well as minute physical things.
AG: When you first read the script, did you get the sense that this movie was going to be a massive healing experience?
ER: I met 30 to 40 people suffering from motor neuron disease [which afflicts Hawking] and their families. One person described it as being in a prison cell where your walls just get smaller every day. Your brain is obviously functioning entirely, and as a consequence, there’s this sort of timer on your life. Time shifts, so every hour is like a day, every day is like a week, and every week is like a month. I’m such a culprit for getting caught up in my own foibles. But you have to realize just how damn lucky you are and make the most of every minute. I have to keep reminding myself, because you quickly get back to the same pattern of frustrations.
AG: You take on a project that has deep meaning to you and you experience so much personal growth, then old habits come back in, and suddenly you’re buying Us Weekly…
ER: My favorite, FYI.
AG: Singing to, I don’t know, to a third-rate Rihanna song as opposed to a first-rate Rihanna song.
ER: Or maybe a little Swift.
AG: I know that Stephen has seen the film. Who else?
ER: Stephen and Jane [Hawking’s ex-wife] and the family were the people that Felicity [Jones, who plays Jane] and I were most nervous about seeing the film, because their story is an incredibly passionate and inspirational one. It feels like such a responsibility, particularly when they had been very generous with their time. I’d be curious to see Dr. Katie Sidle, an amazing doctor, and the clinical nurse, Jan Clarke, from the Queen Square Centre for Neuromuscular Diseases [where Redmayne interacted with MND patients] watching it. I don’t know how you feel about promoting films, Garf—but for once, when you care about a story and you want people to see the story because it’s affected you and you want it to affect others, I feel quite invigorated doing press.
AG: What I’m hearing you say is you’re having the experience of serving something greater. You get to show up for all of those with ALS, for all who have had struggles with living their fullest life. The main testament to the soul of the film is the fact that Hawking and the family responded the way they did. That’s kind of “game over,” you know what I mean? So I have no fear. You fear away.
ER: Thank you, mate. You know I’ll fear away; that’s my modus operandi. Even though the story is very specific, it’s symbolic of how people deal with obstacles in their lives. Jane Hawking ended up being a huge advocate for [the rights of the disabled], making places accessible for people in wheelchairs. Because Stephen was so iconic, she really broke boundaries.
AG: Can I ask about the balance you had to strike between technique and spontaneity? When an actor plays a real human being, there’s an expectation of how they are going to do a good impression or some kind of mimicry. I know that everyone who sees the film feels you don’t just inhabit the body; you inhabit the soul. Can you talk a little bit about that?
ER: I said to James [Marsh, the director] I’d need time [to prepare], and he gave me four to five months. Hawking was diagnosed with ALS when he was 21. His disease is entirely secondary [to his life] as far as he’s concerned. Similarly, I wanted to make all the physical elements of the performance so embedded and second nature. Some of my favorite moments were improvised. The emotional lines of the film came from reading Jane and Stephen’s books, but also the patients that I met.
AG: This is a hard question: We get to have these incredible, soul-enriching experiences. Do you have any practices to keep yourself in that deeper, more aware and conscious place?
ER: The answer is I don’t have an answer, and like you I am still trying to figure it out. I guess the answer is making sure you’re fulfilled in other interests in your life.
AG: You were an art history major back in your Cambridge days.
ER: I was asked in an interview this morning what I would be if I wasn’t an actor, and I said a curator. But I think that was far too hyperbolic.
AG: No, buddy. I’ve spent some time with you in the Victoria and Albert Museum, and it’s really awesome to walk around with you. I was with a top-class tour guide because your knowledge and passion are so deep. I remember when you would talk about Red [the Tony-winning Broadway show] and Rothko, your blood was pulsing. You were a man at the exact right place in his life, doing exactly what he should be doing.
ER: What I loved about Red is that it was a meeting of all the things I was interested in. That rare moment when all the stars align.
AG: What happens when you have the opposite experience in work?
ER: You go home, drink a lot of red wine, cuddle up to your teddy bear, and cry. There are some amazing directors out there, but they have a set of ground rules that work brilliantly for some people, but that often make me tense up and go back to that safe, crap place. The only thing I’ve learned in 10 years is if you don’t feel free to mess up and try new things—even if the director has the most brilliant reputation—then it’s never going to work. If you don’t feel like you can take shots that are crazy and bold and will probably fail, then that’s not the right person to be working with.
AG: I don’t know about you, but I’ve been having a lot of conversations with people of our generation. Possibly because of how competitive it is out there, in terms of the economy and job availability, there’s not a lot of stopping, or just allowing yourself to be enough as you are—without constantly needing to prove something.
ER: I was reading an interview with Rachel Weisz a few years ago and she said, “Every time I finish a job, I think I’m never going to get hired again,” and I was like, “Come on, you’re Rachel Weisz.” But I absolutely get it. Because I think if you’re lucky to do this thing professionally, that you loved doing as a child, and you don’t feel like you’re qualified—it’s that old shtick of waiting to be found out. The idea that you do this job and get paid for it doesn’t seem like it should be allowed.
AG: We’ve mostly shared time in London and LA. What are your feelings about New York City?
ER: I’m weirdly obsessed. When I was 13 or 14, I had a calendar of black and white New York photos and was endlessly trying to do drawings of them. And then my mum took me to New York, and we were lucky enough to stay in this hotel on the 21st floor. I opened the windows and the curtains, and there was St. Patrick’s Cathedral, with all the high-rise buildings flying up above it. I kid you not, my knees buckled. I find New York the most electric, enlivening place. There’s something about the theater world, too. In London the theaters are geographically spread out so there’s no sense of community. In New York, the theaters back onto each other so you’d come out after doing the Rothko play, and Lucy Liu would be walking out from God of Carnage, and you were sharing this back alley, all of you together.
AG: There’s a way to create community in theater that you can’t so much in film because, maybe, there’s just too much money involved.
ER: One of the great New York experiences is where you have a dress rehearsal before your first preview. It’s in the middle of the day so all the other actors and people from other shows can come. I remember Alfred Molina saying, “Ed, don’t expect this audience to be like any other. They will be the most generous audience you’ve ever heard.” We’re so lucky to have the experience of performing on Broadway, or the experience of living in LA. When we started, I would turn up in my really shoddy rental car and park it as far from Paramount as possible, and walk in and pretend as if I knew what I was talking about—you pretend to be living one life when you actually can’t afford to pay your rent. It’s something that has really made our group of friends; it’s so amazing to be able to share that with people.
AG: It’s unlike anything we were raised in, right?
ER: It’s also beyond anything we could have dreamed.
AG: You’ve been so inspired by Jane Hawking and her incredible work. What charities are you involved with right now?
ER: For the past year and a half [I’ve been] working with people who suffer from motor neuron disease [Hawking’s affliction], and I’m one of the patrons of the MNDA, which is the British association. This disease has been around for over a hundred years or longer, and we’re not any closer to finding a cure. That has a lot to do with the fact that not many people have it, so pharmaceutical companies won’t invest in research. [Recently] there was the Ice Bucket Challenge, and people were critical of it because everyone was jumping on the bandwagon. But it was raising awareness. I think the disease has a branding problem because it’s called different things, like motor neuron disease, MND, in the UK, ALS, Lou Gehrig’s disease. The fact is [the Ice Bucket Challenge] brought attention to the disease. I hope The Theory of Everything will act similarly. The other charity I’ve been working with is the Teenage Cancer Trust in London. For years, I’ve been going to the wards and meeting young people. I feel really privileged in that sense.
AG: Nice, man—you’re a hero.
Read more at
_____________________________________
Специально для britishboys.ru / britishboyfriends.blogspot.com. При полном или частичном копировании информации получение разрешения и активная ссылка на сайт / блог обязательны. Please credit if you use
Источники: 1 /
ЭГ: У меня прямо мурашки, когда я слышу твои слова. Большая часть этого смеха имеет отношение к искрометности, которую ты привнес в роль странным образом харизматичного астрофизика-гения, обладающего жаждой жизни, которая, кажется, и есть его истинная сущность.
ЭР: Хокинг приобрел статус примерно схожий со статусом кумира. Когда вы находитесь вместе с ним в одном помещении, он в нем главный. В нем чувствуется удивительная сила, что может для кого-то стать трудным и сложным испытанием. Он любит женщин, женщины любят его. В его взгляде легко заметить этого огонек.
ЭГ: Очевидно, что твой внутренний мир всколыхнулся и твоя сущность стала глубже после времени, проведенного с этим человеком. Каким образом его существование изменило Эдди?
ЭР: Мы встретились с ним за пять дней до начала съемок. Произошло это спустя пять месяцев подготовки и повального чтения - конечно же, я отчаянно пытался постигнуть столько астрофизики, сколько в меня лезет. Не так уж и много, на самом деле. Поскольку мы снимали не в хронологическом порядке, мне пришлось готовиться к игре гораздо более техничнее, чем раньше. Больше всего меня пугало то, что встреча с ним за несколько дней до этого может разрушить все наработки, и я имею в виду не только физическую сторону вопроса. Что, если бы некоторые черты его характера не выглядели бы правдоподобно? К счастью, из нашего опыта общения я вынес юмор, остроумие и радость жизни, а также несколько физических моментов.
ЭГ: Когда ты сначала читаешь сценарий, у тебя появляется ощущение, что фильм обладает огромным исцеляющим потенциалом?
ЭР: Я встретился с 30-40 людьми с заболеванием двигательных нейронов, которым страдает Хокинг, и их семьями. Один человек описал болезнь как пребывание в тюремной камере, в которой стены сужаются каждый день. Мозг нормально функционирует и, как следствие, превращается в таймер вашей жизни. Время меняется: каждый час похож на день, каждый день тянется будто неделю, а каждая неделя превращается в месяц. Мне легко попасться на своих собственных недостатках. Но вы должны понять, насколько вам повезло и максимально использовать каждую минуту. Я вынужден постоянно напоминать себе об этом, потому что очень легко оказаться на этой же волне краха.
ЭГ: Ты выбрал проект, который имеет для тебя важное значение, переживаешь личностный рост, а потом возвращаются старые привычки и вдруг ты покупаешь номер "Us Weekly"...
ЭР: Мой любимый журнал, к твоему сведению.
ЭГ: Подпевая... ну, не знаю, какой-нибудь третьесортной песне Рианны в противоположность отличной песне Рианны.
ЭР: Ну или маленькой Свифт.
ЭГ: Я знаю, что Стивен видел фильм. Кто еще?
ЭР: Стивен и Джейн (бывшая жена Хокинга), а также семья - люди, в отношении которых мы с Фелисити Джонс нервничали больше всего, потому что это их история, невероятно страстная и вдохновляющая. Это большая ответственность, особенно учитывая тот факт, что они щедро пожертвовали своим временем в нашу пользу. Мне было бы любопытно увидеть, как его смотрят доктор Кейти Сидл - она удивительная, - медсестра Джен Кларк из Королевского Центра по изучению Заболеваний с двигательными нейтронами (где Редмэйн встречался с пациентами). Я не знаю, как ты чувствуешь себя во время продвижения фильмов, Гарф, но на этот раз, когда тебе самому очень важна история и ты хочешь, чтобы люди увидели ее, потому что она повлияла на тебя, и ты хочешь такого же эффекта для них, я с большим воодушевлением общаюсь с прессой.
ЭГ: В первую я слышу, что у тебя есть ощущение служения более высокой цели. Ты обратишь внимание на всех тех, кто страдает боковым амиотрофическим склерозом (БАС), всех, кто сражается за возможность жить полноценной жизнью. Главный завет фильма для наших душ - это то, как отреагировали на это Хокинг и его семья. Что-то вроде "game over", понимаешь? Так что я не боюсь. Ты развеял эти страхи.
ЭР: Спасибо, приятель. Ты знаешь, я развеиваю страхи, это мой принцип работы. Даже несмотря на то, что сама история имеет свои особенности, есть некий символизм в том, как люди преодолевают препятствия в своей жизни. Джейн Хокинг в итоге стала адвокатом по защите прав людей с ограниченными возможностями, помогла сделать многие места доступными для людей в инвалидных креслах. Благодаря тому, что Стивен был культовой персоной, она и правда разрушила все границы.
ЭГ: Могу я спросить тебя о балансе, которого тебе пришлось добиваться между техникой игры и спонтанностью? Когда актер играет реального персонажа, есть определенные ожидания: получится ли хорошая имитация или же это будет некое подражание. Я знаю, что все зрители чувствуют, что ты не просто касаешься тела, но и души. Можешь рассказать немного об этом?
ЭР: Я сказал Джеймсу Маршу, что мне потребуется время для подготовки, и он дал мне четыре-пять месяцев. Хокингу поставили диагноз БАС в 21 год. Его болезнь полностью вторична по отношению к его жизни - настолько он заинтересован в этом. Точно так же и я хотел отодвинуть все физические элементы этой работы на второй план. Некоторы мои любимые моменты - это импровизация. Эмоциональные моменты в фильме - заслуга книг Джейн и Стивена, а также пациентов, с которыми я встречался.
ЭГ: Это сложный вопрос: Нам приходится переживать невероятные, обогащающие душу события. У тебя есть какие-либо способы оставаться в этом глубоком, более сведущем и сознательном состоянии?
ЭР: Мой ответ - у меня нет ответа не этот вопрос. Так же, как и ты, я все еще пытаюсь понять, как это можно сделать. Думаю, ключ в том, чтобы убедиться, что ты реализовался в других аспектах своей жизни.
ЭГ: Ты же изучал в качестве основной дисциплины в Кембридже историю искусства.
ЭР: Этим утром меня спросили, кем бы я был, если бы не актером, и я ответил - смотрителем музея. Но мне кажется, это слишком преувеличенно.
ЭГ: Нет, приятель. Мне довелось провести некоторое время с тобой в Музее Альберта и Виктории, и гулять там с тобой было удивительно. Я был вместе с первоклассным гидом, потому что ты обладаешь глубокими познаниями и страстным отношением. Помню, когда ты рассказывал о бродвейском шоу "Red" и Марке Ротко, у тебя кровь в венах пульсировала. Ты был человеком, находящимся на нужном месте в своей жизни, делая то, что должен.
ЭР: В "Red" мне нравилось именно сочетание интересных мне вещей. Тот редкий момент, когда все звезды сошлись.
ЭГ: Что происходит, когда в работе ты получаешь обратный эффект?
ЭР: Иду домой, пью много красного вина, обнимаю плюшевого мишку и рыдаю. В мире существуют прекрасные режиссеры, но у них есть ряд основных правил, которые блестяще срабатывают на некоторых людях, но часто меня лично напрягают и вынуждают вернуться в безопасное, но дерьмовое место. Единственное, чему я научился за десять лет - если ты стесняешься облажаться и попробовать что-то новое, даже если у режиссера не самая блестящая репутация, никогда ничего не получится. Если нет ощущения, что ты можешь сделать дубли, кажущиеся сумасшедшими, смелыми и скорее всего провальными, значит это не тот человек, с которым можно работать.
ЭГ: Не знаю, как ты, но я много общался с людьми нашего поколения. Возможно из-за большой конкуренции, с точки зрения экономики и доступности работы, нет возможности остановиться или позволить себе быть самим собой - постоянно нужно что-то кому-то доказывать.
ЭР: Несколько лет назад я читал интервью с Рейчел Вайс, и она сказала: "Каждый раз, когда я заканчиваю работу, я думаю, что никогда больше не буду этим заниматься". Я думал: "Да ладно, ты же Рейчел Вайс!" Но я полностью понимаю ее. Потому как, если тебе достаточно повезло, чтобы превратить любимое детское увлечение в профессию, и нет ощущения, что вы подходите для этого - обнаружится старая фишка с ожиданиями. Мысль о том, что вы делаете работу и вам за нее платят будет казаться непозволительной.
ЭГ: В основном мы проводили время вместе в Лондоне и Лос-Анджелесе? Как ты относишься к Нью-Йорку?
ЭР: Я странным образом одержим им. Когда мне было 13 или 14 лет, у меня был целый альбом с черно-белыми фотографиями Нью-Йорка, и я постоянно пытался их перерисовать. Потом моя мама взяла меня с собой в Нью-Йорк, и нам очень повезло поселиться в отеле на 21-м этаже. Я открыл занавески, а за окном был Собор Святого Патрика, а за ним ввысь взлетали небоскребы. У меня колени подогнулись, кроме шуток. Я нахожу Нью-Йорк самым эклектичными и оживленным местом в мире. Есть что-то в нем и по части театрального мира. В Лондоне театры разбросаны по городу, поэтому нет ощущения общности. А в Нью-Йорке театры расположены бок о бок. Так что можно отыграть пьесу Ротко, а Люси Лю выйдет после "Бога резни", и у вас будет один общий переулок.
ЭГ: В театре есть возможность создать свое сообщество, чего не скажешь о кинематографе. Может быть, из-за того, что туда вкладывается слишком много денег.
ЭР: Одно из прекрасных впечатлений от Нью-Йорка - генеральная репетиция перед премьерой. Это происходит в середине дня, поэтому могут приехать другие актеры из других шоу. Помню, как Альфред Молина сказал: "Эд, не жди, что эти люди будут похожи на всех остальных. Они будут самыми великодушными зрителями в твоей жизни". Нам очень повезло, что мы играли на Бродвее или жили в Лос-Анджелесе. Когда мы начинали, я приезжал на своем отвратительном арендованном авто, парковался максимально далеко от студии "Paramount", входил туда и притворялся, что живу другой жизнью, в то время как не было возможности даже заплатить за квартиру. Это то, что объединило нас и сделало друзьями. И здорово иметь возможность поделиться этим с людьми.
ЭГ: Совсем не похоже на то место, где мы выросли, правда?
ЭР: Это даже за пределом наших мечтаний.
ЭГ: Тебя так сильно вдохновила Джейн Хокинг и ее невероятная работа. С какими благотворительными организациями ты сейчас сотрудничаешь?
ЭР: В течение прошлых полутора лет я работал с людьми, которые страдают от заболевания двигательных нейронов, и я один из покровителей британской ассоциации по изучению этого расстройства. Об этой болезни известно более ста лет, но лекарство от нее так и не найдено. Это во многом связано с тем фактом, что это заболевание обнаружено у малого количества людей, поэтому фармацевтические компании не вкладывают капиталы в ее исследование. Недавно проводился Ice Bucket Challenge, и люди были критично настроены к нему, потому что все считали это просто модой. Но суть была в привлечении внимания. Я думаю, что у болезни есть проблемы с брендированием, потому что ее называют по-разному: и заболевание двигательных нейронов, и боковой амиотрофический склероз (БАС) - в Великобритании, и болезнь Лу Герига. Но факт в том, что Ice Bucket Challenge привлек внимание к болезни. Надеюсь, что "Вселенная Стивена Хокинга" подействует так же. Другая благотворительная организация, с которой я сотрудничаю, - Teenage Cancer Trust в Лондоне. В течение многих лет я опекал молодых людей. В этом смысле я чувствую, что мне выпала большая честь.
ЭГ: Приятно слышать, чувак. Ты - герой.
GOTHAM MAGAZINE: “The idea you get paid to act doesn’t seem permissible—it doesn’t seem like it should be allowed,” Eddie Redmayne says to Andrew Garfield in his interview for Gotham magazine. That joy in performing, along with a prodigious talent, was recognized early: Two years after his stage debut, with the Shakespeare’s Globe Theater Company, Redmayne, an alum of Eton where Prince William was a classmate, won a prestigious Evening Standard Theatre Award for Outstanding Newcomer. He went on to dazzle critics in the Donmar Warehouse and Broadway productions of Red and in Tom Hooper’s 2012 movie Les Misérables.
But it is his sublime performance as Stephen Hawking in The Theory of Everything that has earned Redmayne a spot on Hollywood’s coveted A-list. The Oscar buzz started the moment the film screened at the Toronto Film Festival. “It means the world,” Redmayne has said repeatedly of the critical kudos the movie has received. But he was also quick to point out that “because of the stakes of the film” and the “utter relief” he felt when Hawking and his family said they enjoyed it, he just wants to do whatever he can to get people to go and see this “inspiring, unknown story.”
ANDREW GARFIELD: The last time I was with you was at the Toronto Film Festival, for the world premiere of The Theory of Everything. I just want to say—because it’s the truth—that there is nothing but freedom that I saw in your performance. I saw no stress, no fear. I didn’t see any acting. I saw a man in the heart of his craft, leaving his entire body—the parts of his body that he was allowed to use—and soul. I saw a masterful piece of work by one of my best mates, and it left me feeling completely ecstatic.
EDDIE REDMAYNE: Thank you for the kind words. That means a lot.
AG: I wanted to know how you felt that night, because it’s evident how personal this film was for you.
ER: There is something horrifically unnatural about actors watching themselves on a big screen with an audience. You end up scrutinizing all the things you are frustrated with. When you’re spending months trying to replicate and embody [Hawking’s] facial movements or his voice, you begin to believe you can get to what you see in the documentary, but you never do. The process of preparing for this film was particularly complicated because we weren’t shooting chronologically. We had to do this physical decline [out of sequence].
AG: And [there’s] the responsibility of playing not only a living, breathing human being, but this living, breathing human being.
ER: Stephen has so much humor. It’s very difficult for him to communicate—now he can only do so using an eye muscle—yet he has the most fiendish timing. I belly-laughed a lot in his presence. That’s something we really tried to bring into the film, to always find the positive. Hearing the audience laugh at that premiere, and to have them feel like they were allowed to laugh, despite the subject matter—a family dealing with gritty obstacles—made me so happy. Because that’s the feeling I had when I left my meeting with Stephen. He’s had a guillotine over his head since the age of 21, yet he lives each moment hopefully, and lives life with humor. When I saw the audience responding to those parts of the film, I was thrilled.
AG: I have chills hearing you talk about it. Much of that [laughter] has to do with the effervescence that you brought [to the role of] a strangely charismatic astrophysicist genius, with this lust and vitality for living, which it sounds like is his true essence.
ER: Hawking took on an idol-like status. When you’re in a room with him, he absolutely controls it. He really has an amazing strength, which can be difficult and complicated. He loves women, and women love him. You can see this glint in his eye.
AG: It’s clear that your core has shifted and your essence has deepened from spending time with this man. How has inhabiting him shifted Eddie?
ER: I met him five days before we started filming. That was after five months of prepping and reading everything, and, of course, desperately trying to comprehend as much astrophysics as I could—which is not very much. Because we weren’t shooting chronologically, I had to prep a performance much more technically than I’ve ever had to before. What scared me was [the possibility that] meeting him a few days before could have undermined all that, and I don’t mean just the physical side. What if there were parts of his character that didn’t ring true? Fortunately, what I gained from the experience was his humor and wit and joy of life, as well as minute physical things.
AG: When you first read the script, did you get the sense that this movie was going to be a massive healing experience?
ER: I met 30 to 40 people suffering from motor neuron disease [which afflicts Hawking] and their families. One person described it as being in a prison cell where your walls just get smaller every day. Your brain is obviously functioning entirely, and as a consequence, there’s this sort of timer on your life. Time shifts, so every hour is like a day, every day is like a week, and every week is like a month. I’m such a culprit for getting caught up in my own foibles. But you have to realize just how damn lucky you are and make the most of every minute. I have to keep reminding myself, because you quickly get back to the same pattern of frustrations.
AG: You take on a project that has deep meaning to you and you experience so much personal growth, then old habits come back in, and suddenly you’re buying Us Weekly…
ER: My favorite, FYI.
AG: Singing to, I don’t know, to a third-rate Rihanna song as opposed to a first-rate Rihanna song.
ER: Or maybe a little Swift.
AG: I know that Stephen has seen the film. Who else?
ER: Stephen and Jane [Hawking’s ex-wife] and the family were the people that Felicity [Jones, who plays Jane] and I were most nervous about seeing the film, because their story is an incredibly passionate and inspirational one. It feels like such a responsibility, particularly when they had been very generous with their time. I’d be curious to see Dr. Katie Sidle, an amazing doctor, and the clinical nurse, Jan Clarke, from the Queen Square Centre for Neuromuscular Diseases [where Redmayne interacted with MND patients] watching it. I don’t know how you feel about promoting films, Garf—but for once, when you care about a story and you want people to see the story because it’s affected you and you want it to affect others, I feel quite invigorated doing press.
AG: What I’m hearing you say is you’re having the experience of serving something greater. You get to show up for all of those with ALS, for all who have had struggles with living their fullest life. The main testament to the soul of the film is the fact that Hawking and the family responded the way they did. That’s kind of “game over,” you know what I mean? So I have no fear. You fear away.
ER: Thank you, mate. You know I’ll fear away; that’s my modus operandi. Even though the story is very specific, it’s symbolic of how people deal with obstacles in their lives. Jane Hawking ended up being a huge advocate for [the rights of the disabled], making places accessible for people in wheelchairs. Because Stephen was so iconic, she really broke boundaries.
AG: Can I ask about the balance you had to strike between technique and spontaneity? When an actor plays a real human being, there’s an expectation of how they are going to do a good impression or some kind of mimicry. I know that everyone who sees the film feels you don’t just inhabit the body; you inhabit the soul. Can you talk a little bit about that?
ER: I said to James [Marsh, the director] I’d need time [to prepare], and he gave me four to five months. Hawking was diagnosed with ALS when he was 21. His disease is entirely secondary [to his life] as far as he’s concerned. Similarly, I wanted to make all the physical elements of the performance so embedded and second nature. Some of my favorite moments were improvised. The emotional lines of the film came from reading Jane and Stephen’s books, but also the patients that I met.
AG: This is a hard question: We get to have these incredible, soul-enriching experiences. Do you have any practices to keep yourself in that deeper, more aware and conscious place?
ER: The answer is I don’t have an answer, and like you I am still trying to figure it out. I guess the answer is making sure you’re fulfilled in other interests in your life.
AG: You were an art history major back in your Cambridge days.
ER: I was asked in an interview this morning what I would be if I wasn’t an actor, and I said a curator. But I think that was far too hyperbolic.
AG: No, buddy. I’ve spent some time with you in the Victoria and Albert Museum, and it’s really awesome to walk around with you. I was with a top-class tour guide because your knowledge and passion are so deep. I remember when you would talk about Red [the Tony-winning Broadway show] and Rothko, your blood was pulsing. You were a man at the exact right place in his life, doing exactly what he should be doing.
ER: What I loved about Red is that it was a meeting of all the things I was interested in. That rare moment when all the stars align.
AG: What happens when you have the opposite experience in work?
ER: You go home, drink a lot of red wine, cuddle up to your teddy bear, and cry. There are some amazing directors out there, but they have a set of ground rules that work brilliantly for some people, but that often make me tense up and go back to that safe, crap place. The only thing I’ve learned in 10 years is if you don’t feel free to mess up and try new things—even if the director has the most brilliant reputation—then it’s never going to work. If you don’t feel like you can take shots that are crazy and bold and will probably fail, then that’s not the right person to be working with.
AG: I don’t know about you, but I’ve been having a lot of conversations with people of our generation. Possibly because of how competitive it is out there, in terms of the economy and job availability, there’s not a lot of stopping, or just allowing yourself to be enough as you are—without constantly needing to prove something.
ER: I was reading an interview with Rachel Weisz a few years ago and she said, “Every time I finish a job, I think I’m never going to get hired again,” and I was like, “Come on, you’re Rachel Weisz.” But I absolutely get it. Because I think if you’re lucky to do this thing professionally, that you loved doing as a child, and you don’t feel like you’re qualified—it’s that old shtick of waiting to be found out. The idea that you do this job and get paid for it doesn’t seem like it should be allowed.
AG: We’ve mostly shared time in London and LA. What are your feelings about New York City?
ER: I’m weirdly obsessed. When I was 13 or 14, I had a calendar of black and white New York photos and was endlessly trying to do drawings of them. And then my mum took me to New York, and we were lucky enough to stay in this hotel on the 21st floor. I opened the windows and the curtains, and there was St. Patrick’s Cathedral, with all the high-rise buildings flying up above it. I kid you not, my knees buckled. I find New York the most electric, enlivening place. There’s something about the theater world, too. In London the theaters are geographically spread out so there’s no sense of community. In New York, the theaters back onto each other so you’d come out after doing the Rothko play, and Lucy Liu would be walking out from God of Carnage, and you were sharing this back alley, all of you together.
AG: There’s a way to create community in theater that you can’t so much in film because, maybe, there’s just too much money involved.
ER: One of the great New York experiences is where you have a dress rehearsal before your first preview. It’s in the middle of the day so all the other actors and people from other shows can come. I remember Alfred Molina saying, “Ed, don’t expect this audience to be like any other. They will be the most generous audience you’ve ever heard.” We’re so lucky to have the experience of performing on Broadway, or the experience of living in LA. When we started, I would turn up in my really shoddy rental car and park it as far from Paramount as possible, and walk in and pretend as if I knew what I was talking about—you pretend to be living one life when you actually can’t afford to pay your rent. It’s something that has really made our group of friends; it’s so amazing to be able to share that with people.
AG: It’s unlike anything we were raised in, right?
ER: It’s also beyond anything we could have dreamed.
AG: You’ve been so inspired by Jane Hawking and her incredible work. What charities are you involved with right now?
ER: For the past year and a half [I’ve been] working with people who suffer from motor neuron disease [Hawking’s affliction], and I’m one of the patrons of the MNDA, which is the British association. This disease has been around for over a hundred years or longer, and we’re not any closer to finding a cure. That has a lot to do with the fact that not many people have it, so pharmaceutical companies won’t invest in research. [Recently] there was the Ice Bucket Challenge, and people were critical of it because everyone was jumping on the bandwagon. But it was raising awareness. I think the disease has a branding problem because it’s called different things, like motor neuron disease, MND, in the UK, ALS, Lou Gehrig’s disease. The fact is [the Ice Bucket Challenge] brought attention to the disease. I hope The Theory of Everything will act similarly. The other charity I’ve been working with is the Teenage Cancer Trust in London. For years, I’ve been going to the wards and meeting young people. I feel really privileged in that sense.
AG: Nice, man—you’re a hero.
Read more at
_____________________________________
Специально для britishboys.ru / britishboyfriends.blogspot.com. При полном или частичном копировании информации получение разрешения и активная ссылка на сайт / блог обязательны. Please credit if you use
Источники: 1 /
Комментариев нет:
Отправить комментарий