Interview: Гэри Олдман берет интервью у Бенедикта Камбербэтча " Не телефонный разговор между Лондоном и Западной Францией"

Бенедикт Камбербэтч – не только невероятно занятой актер, он также привлекает внимание легионов восторженных девушек, именующих себя Камберсучками. Невероятно забавное описание в профиле @Cumberbitches в Твиттере: "Самое известное и недосягаемое общество почитательниц высоко-скуластого, голубоглазого мистера-ходячий-секс Бенедикта Тимоти Карлтона Камбербэтча".

Камбербэтч, который находился в Лондоне, связался по телефону со своим коллегой по фильму «Шпион, выйди вон!» Гэри Олдманом, который в это время был на рыбалке в Западной Франции. Между ними состоялся телефонный разговор, который и послужил интервью для журнала "Interview". Итак, Бенедикт Камбербэтч отвечает на вопросы своего друга Гэри. 

INTERVIEW [ NOVEMBER 2013]

ГО: Слышишь меня, Камби? У меня тут небольшие помехи на линии, но я постараюсь что-нибудь сделать.

БК: Ты как будто очень далеко.

ГО: Я в Сан-Мартин де Рэ, ловлю рыбку.

БК: Звучит заманчиво.

ГО: Я с семьей и мы сейчас собираемся отправиться в море.

БК: Ох, завидую.

ГО: В любом случае, я начну.

БК: Отлично.

ГО: Буду говорить своим выразительным голосом. Доброе утро!

БК: Доброе утро!

ГО: Дай-ка я с этим разберусь.. (шум).. Алло?

БК: Извини, я прослушал. Мы проехали через туннель. (оба смеются)

ГО: Хорошо меня слышишь?

БК: Да, отлично.

ГО: Я спустился к доку, уже в лодке.

БК: (смеется) Здорово.

ГО: В общем, я хотел начать про историю с Джоном Ленноном. Она связана с вопросом для тебя. В общем, однажды Леннон пошел в кино посмотреть на фильм с Элвисом Пресли. Каждый раз, когда Элвис появлялся, все девушки в зале начинали кричать, и Леннон тогда подумал: «Отличная у него работа. Хотел бы я этим заниматься». Собственно, мой вопрос: "Был ли какой-то переходный момент, может быть, когда ты смотрел что-то или играл в театре, когда ты подумал – да, у меня точно есть актерская болезнь (имеется в виду желание играть в театре, кино). У тебя было такое?"

БК: Было несколько таких моментов, когда, так сказать, паззл начал собираться в общую картину. Первый раз это было, я не очень хорошо помню, скорее это воспоминание моих родителей, потому что я был маленьким.

Мы поехали навестить мою крестную, которая в то время была в театре в Стрэтфорде. Она разрешила мне залезть на сцену. Я только помню, что смотрел в темноту, и она меня скорее притягивала, чем отталкивала, если ты понимаешь, о чем я. Я ощущал прилив сил и волнение, я начал думать о возможности взаимодействия, о том, чтобы как-то установить связь с этим, а не о том, чтобы отвернуться, пойти домой, выпить чайку и оставить это дело кому-нибудь другому. И мои родители и крестная, они тогда удивленно переглянулись, все трое актеры, и сказали: «О боже». (смеется)

ГО: Он один из нас.

БК: «Он один из нас, вот черт». Мои родители были актерами, и они отлично работали, но это было то, чем они зарабатывали на жизнь. Так что для меня, пока я рос, это была повседневная реальность, не было никаких иллюзий. Я никогда не сидел и не думал: «Хочу, чтобы меня обожали». Ничего такого. Не то чтобы крики фанатов не вызывали у меня радости, но этого никогда не было главным толчком. Так что, минус один пункт в списке сравнений между мной и Ленноном. И, думаю, потом был еще один момент. В школе во мне энергия ключом била, я всем интересовался.

ГО: Наверное, ты был изобретателен. Француз бы сказал, что ты на луне.

БК: Ага, точно.

ГО: Мечтательный.

БК: Да, есть такое. Но мои учителя, скорее, сказали бы, что у меня синдром дефицита внимания, или просто, что я заноза в заднице. Однако, те учителя, которые были наблюдательнее, дали мне что-то, на чем можно было сосредоточить свою энергию – роли в спектаклях.

Хотя мне пришлось потрудиться, чтобы их получить, это все было вовсе не потому, что я сын Ванды и Тима. Я мог бы быть никуда не годным актером. Талант не обязательно передается с генами. Но мои учителя видели мой пыл, и подумали, может, если мы дадим ему это, что-то получится. И оказались правы. Так что теперь я словно Элвис.

Мне до сих пор кажется забавным (прим.пер.: дословно Бенедикт говорит, что он хихикает от этой мысли), что мне платят за эту работу, и еще то, какого уровня у меня роли, и то, что я могу выбирать. Я отношусь к тому небольшому количеству людей в этой профессии, которые действительно получают предложения по работе.

ГО: Да, процент тех, кто получает какие-то предложения до смешного мал. Когда я только начал, люди говорили, что 98 процентов людей в нашей профессии остаются без работы.

БК: Да. Особенно поколение моих родителей, это больше походило на узкую специальность. Это было прямо перед тем, как возникло явление актеров рабочего класса, которые вышли из театра Ройал-Корт, как и ты.

ГО: Да, эти створчатые двери.

БК: Да, и представления в гостиных. В смысле, это не было какой-нибудь элементарной работой, даже там была конкуренция. Но даже мой папа говорил, что было намного легче.

ГО: Работы тогда было больше.

Сцена из спектакля "Франкинштейн"

БК: Да, было больше работы и возможностей начать карьеру, работа в репертуарном театре, на телевидении, в фильмах, на радио. Но с поколением, которое появилось после меня – все по-другому. Если ты ребенок с талантом, пусть неопытный, все равно можешь оказаться главным актером в фильме Скорсезе. Не нужно никому ничего доказывать, соответствовать какому-то уровню, играть сначала классику, постигать канон, как великие актеры поколения моих родителей – Кингсли, Миррен, Хопкинс и т.д.

Звучит, словно хитроумный ритуал, но еще одно откровение со мной случилось, когда отец дал мне свое одобрение. Я только отыграл роль Сальери в университетской постановке "Амадеуса", и отец потом посмотрел мне в глаза, положил руки мне на плечи и сказал: «Ты сейчас намного лучше, чем я когда-либо был или буду. Думаю, из тебя выйдет отличный актер, не могу дождаться, когда увижу это». И я, в общем-то, расплакался.

Это очень много значит, когда мужчина говорит такое своему сыну. Я имею в виду, это было не только как наставление от актера, он же, считай, сказал что-то вроде «Благословляю этот корабль и всех, кто на нем плывет». Как твои родители отреагировали на то, что тебя интересовало? Одобрили?

ГО: Отца рядом не было. Когда я решил, что, возможно, хочу быть актером - не знаю, как именно это пришло мне в голову, потому что у меня не было никаких школьных спектаклей и всего прочего – мама одобрила. Мне нужно было получить стипендию – только так я мог попасть в театральную школу. Но мама не стала говорить, что это глупо. Она не сказала: «Ты это не серьезно. Не делай этого». Я также помню, как видел Малкольма Макдауэлла по телеку, и со мной случилось то, что алкоголики называют духовным пробуждением, момент ясности. Я тут же подумал: "Хочу заниматься тем же".

БК: Да, со мной тоже случалось такое много раз. Я помню, что смотрел "Гамлета" в исполнении Кеннета Брана в центре Барбикан, или "Безумство короля Георга" в национальном Театре. Я смотрел великолепнейшие картины по телевидению вместе с родителями, они всегда выбирали только лучшее. Мы часто сидели вместе, иногда с кем-то из их друзей, например, с Дональдом Пикерингом, и обсуждали все это, и мы все время пытались его заткнуть, потому что он вечно говорил что-нибудь вроде «Боже, что это она делает?» (смеется). Но, для меня эти посиделки всегда были событием, это отвлекало меня от реального мира, и затягивало в свой.

К тому же, меня воспитывали в традиционной атмосфере, образованные люди, серьезно относились к чтению книг; чтение, слова, сценарий - Игра – самое важное - это было для меня и образованием, и воспитанием.

Я ведь играл в классических постановках. Всего год, но это лишь сильнее убедило меня в том, что я всегда считал правдой – сначала театр, потом телевидение, и уже потом, возможно, на большой экран, если повезет. И, может быть, работа на радио – я очень люблю это.

Сцена из спектакля "Розенкранц и Гильдерстерн мертвы"

ГО: Когда ты говоришь о великих актерах и акулах пера, которые, собственно, написали канон... здесь есть одна идея, на тему того, как ассистент работника сцены проходит целый путь до того момента, когда он становится ведущим актером, и ему выпадает возможность поработать с этими канонами. Знаешь, однажды студент спросил Стеллу Адлер, считает ли она, что Марлон Брандо был величайшим актером в мире, и она ответила: «Мы этого никогда не узнаем». (Бенедикт смеется) Она всегда измеряла актерское мастерство так же, как дирижёр ведет симфонию, или как пианист играет концерт, или как танцор исполняет потрясающую хореографию. Все-таки, кино с легкостью может увлечь.

БК: Думаю, в кино - и я имею в виду не только фильмы, но и классические картины тоже – я больше всего люблю те невероятные моменты, которые иногда происходят на экране. В то же время, мне кажется, что кино и театр дополняют друг друга. Ты можешь сделать крупный план в театральной постановке, и в тоже время ты можешь сделать что-то совершенно сильное, харизматичное, и, если я могу так выразиться, театральное, в кино, на камеру. Думаю, что камеры и взгляды меняются в зависимости от силы, честности твоих намерений и сосредоточенности на деле.

ГО: Мне нравится эта театральная лиричность, когда ты стоишь на сцене, на тебя падает свет, ты накинул на себя плащ и говоришь: «Это была зима 1860 года…».

БК: И ты как бы увлекаешь людей за собой. Это невероятно, четкое ощущение взаимосвязи. Для меня намного сложнее самому сидеть среди зрителей и смотреть фильм со своим участием, это не комфортно. Я думаю, большинство актеров чувствует то же самое, особенно на первом показе. Думаю, где-то во время третьего просмотра «Шпион, выйди вон!» фильм показался мне чудесным, я наконец-то расслабился и мог наслаждаться фильмом и тем фактом, что я был частью этого фильма, и не расстраивался из-за того, что видел себя на экране.

Это уже не притворная сдержанность, я не топчусь вокруг и не бормочу благодарности, уткнувшись взглядом в ботинки. Я очень горд своей работой, но я просто не могу стать обычным зрителем так же быстро, как те, кто не является частью фильма. Поэтому в театре мне нравится эта особенность, когда ты даешь что-то, и в ответ на то, что сделал, получаешь контакт со зрителями. Это очень волнующе, когда все образы и мысли идут лишь от людей, с которыми ты взаимодействуешь. Люди по-прежнему спрашивают, что мне нравится больше. Но у меня нет предпочтений.

Я люблю и театр, и кино, действительно люблю (связь прерывается) Ты там? Кажется, я тебя потерял? Забавно, я не слышу тебя и говорю сейчас в темноте…

ГО: (снова на линии) Говоришь в пустоту?

БК: В буквальном смысле слова. (смеется)

ГО: То, как наш телефонный разговор сейчас связан.. Ты в Англии, я во Франции, а телефонный звонок идет через Америку, ФБР..

БК: Вот именно. ФБР так себе рай представляют, этот вот разговор. Самая настоящая триангуляция.

ГО: Да, кстати говоря, расскажи мне о фильме о ВикиЛикс, в котором ты снялся. "Пятая Власть".

БК: Он основан на идее о том, что четвертая власть – это СМИ, но с наступлением нашего времени, информация может распространяться куда проще. Так что, идея в том, что люди, которые сливают сведения – не просто стукачи или информаторы. Вопрос в том, как народ, получив информацию, распорядится ей. Это голые данные, никакого редактирования, и поэтому эта та информация, которая позволяет вам самим судить.

Она не изменена для газеты, которая имеет политический уклон, или потребность в высоких продажах, или обязана принудительно распространять что-то. Это имеет отношение к свободной информации, к открытости касательно политики правительства, ведения большого бизнеса и работы общественных органов власти.

Конечно, информаторская часть играет здесь большое значение, но это также относится к законам, силовым структурам, которые управляют нашими жизнями. Поэтому фильм и называется – Пятая Власть – идея эволюции во всех этих аспектах. Конечно, печатные СМИ всегда были первыми в вопросах политики и сомнений, но теперь возникла новая волна современных технологий.

ГО: Поэтому этот фильм невероятно актуален сейчас.

БК: Думаю, он таким и останется. Люди сейчас говорят: «Вы не думаете, что немного упустили момент, история ведь уже двинулась дальше – суд на Мэннигом, Эдвард Сноудэн?» Нет. Вся эта история началась давно, а последние события лишь доказывают, что проблема не исчезнет просто так. Личные права граждан – это довольно серьезная проблема. Таковы и разногласия касательно этой проблемы.

И я надеюсь, что наш фильм сможет сделать то, на что нацеливались ВикиЛикс – даст людям возможность самим искать правду, с той информацией, которую мы предоставили в фильме, ну или, скажем так, с тем вариантом информации, которую мы предоставили. Хотя фильм основан на реальных историях и событиях, как и в любом фильме, нам тоже пришлось что-то вырезать, или добавлять события, которые нужны были, чтобы показать нужных героев, принимавших участие в этой, показанной нами, трехлетней истории, с 2007 до 2010.

Так что, основой для фильма стали отношения Джулиана Ассанжа с одним из его добровольцев, Даниэлем Домшайт-Бергом, а также причины, по которым эти отношения пошли под откос. Фильм так же охватывает период времени, когда ВикиЛикс были известны лишь в кругах хакеров, и даже тогда никто не знал о том, какой сильнейший механизм кроется под этим названием. Это открылось после 2010, после распространения невероятно шокирующих разоблачений – видео под названием «Сопутствующее убийство», военные протоколы из Ирана и Афганистана, дипломатическая переписка.

ГО: Ты встречался с Ассанжем?

БК: Нет, мы не встречались. Он не захотел встречаться, показав таким образом, что не одобряет выход этого фильма в свет. Конечно, я прекрасно понимаю его позицию. В его нелегком положении, сейчас ему необходимо быть как можно дальше от всего, что хоть как-то может искажать правду и реальные факты – его версию событий, которую адвокаты используют для его защиты.

Он считает, что те два источника, на которых основан фильм, являются недостоверными и могут нанести ущерб ему и людям, имеющим отношение к этой истории. Это, конечно, тяжело было слышать. Это заставило меня испытывать сомнения по поводу того, что мы делаем, зачем мы это делаем. Но я думаю, у нас все вышло обоснованно. Я писал ему, и думаю, что он будет удивлен, насколько лояльным вышел наш образ главного героя и самой организации.

Фильм создан не для того, чтобы люди начинали односторонний спор; он создан для того, чтобы начать дискуссию, где по обе стороны баррикад - в данном случае, Государственный Департамент США – разумные участники. В любом случае, я бы с удовольствием встретился с ним.

Я им восхищаюсь, и у меня нет намерения скрывать это. Я актер, он является моим персонажем, поэтому мне не безразлично, что у него на уме, и во что он верит. Но я работал над ролью удаленно. Я работал словно по фотографии. В интернете есть невероятное количество записей и информации о Джулиане Ассанже. Если думаете, что про меня много пишут, посмотрите, сколько есть видео с Ассанжем и о нем.

ГО: Интересно было работать над этим персонажем?

БК: О боже, да. Думаю, по-настоящему сложно было изобразить что-то, чего никто о нем еще не знал. И, думаю, для него будет очень сложно смотреть на это. Я пытался показать то, что оставалось невидимым в его многочисленных интервью и появлениях на публике. Получилось у меня или нет, не знаю. Уверен, смотреть это будет не просто. В любом случае, создается довольно интересная картина, и на ней отображен по-настоящему таинственный персонаж. Так что просто взять и понять, вжиться в роль человека, который находится очень далеко от меня, не только физически, но и эмоционально, культурно…

Он вырос в Австралии, его воспитывала мать, ему удалось избежать секты. С его бунтарским складом ума он смог познать хакерский мир и затем стать лидером этой революционной идеи в СМИ – сайт, где можно анонимно делиться информацией и распространять ее среди людей, свободно и без каких-либо вмешательств с других сторон. Он поразительный человек, потому что попытался пойти в этом направлении – мотивировать людей, направить их инстинкты в нужное русло. Большинство знает его лишь по тому затруднительному положению, в котором он находится на данный момент.

Людям видно лишь то, что создали газеты - запертый в посольстве чудила с белыми волосами, которого хотят арестовать за изнасилование. Но на самом деле, есть и другие вещи, которые необходимо узнать о нем, из-за которых он знаменит, гораздо серьезнее, важнее, чем те факты, из которых складывается эта размытая картинка, созданная газетами.

Я встретился с Биллом Кондоном, и он тоже просто невероятный человек. В фильме он делает невозможное – собирает всю картинку целиком. Думаю, что в итоге это будет для кого-то досадный, но в любом случае, яркий и имеющий отношение к сегодняшней ситуации, фильм.

ГО: Да, у всех этих событий будет продолжение. История не сойдет на нет.

БК: Именно так. Думаю, американцы, особенно после того, о чем поведал Сноуден и Мэннинг, задумались, и теперь спрашивают: «Стойте-ка, какое вообще Правительству дело до того, о чем я говорю с тетей Дэйр из Висконсина? Если у нас больше нет права на частную жизнь, разве это не означает, что терроризм взял верх?». Это весьма сложный конфликт. Конечно, нужно поймать плохих ребят.

Для меня сейчас фундаменталисты - те, кто подходит к вопросам веры односторонне, и не видит ничего дальше собственного носа – и есть враги. Так что это касается не только политики. Интересно, что администрация Обамы дает ответную реакцию на все эти события. И будет также любопытно посмотреть, как отреагирует Англия. Если бы они вдруг слушали наш разговор, хочу сказать, что их принципы работы разочаровывают.

Что они сделают с информацией, собранной из этого безобидного разговора, который не имеет отношения к тем вещам, которые их интересуют – думаю, в этом и есть вся проблема. Они прикрыли террористические сети, им действительно нелегко из-за мобильной связи. Их работа кажется чем-то нереальным. И если они смогли спасти жизни невинных граждан, прослушивая наши телефонные разговоры, я спрашиваю себя – действительно ли я расстроен, потому что кто-то знает, что я говорил с тобой об актерской игре, или о том, что я заказал сэндвич, или о моем негативном мнении касательно чего-то? Если люди проверяют наши разговоры для того, чтобы убедиться, что мы не замышляем террористической атаки – пусть. Я не одобряю этого, но я вижу, что эти действия обоснованы.

ГО: Я даже не знаю, что думаю насчет Сноудена. Какая-то часть меня склонна думать, что если уж ты доносишь на кого-то, то отлично, делай это, но тогда придерживайся своей позиции. Будь готов к последствиям. Не прячься.

БК: Да, но с другой стороны, у него наверняка была и другая информация. Мне так кажется. Не только то, что он уже показал, у него есть намного больше. И они могли бы просто запереть его где-нибудь, и выкинуть ключ. Но мы тоже должны принимать участие в этом – это реальность, наша жизнь, мы должны знать это. Очень легко оказаться втянутым в это, а я ведь не солдат, и не политик, и не шпион. Я актер.

ГО: Можешь себе представить – вдруг прямо сейчас кто-то следит за нами. Пара голубков..

БК: ..ни черта не делают и трындят про работу.

ГО: Никакой угрозы.

БК: Думаю из нас бы вышли отличные шпионы. Не то что Гай Боргесс, который всем говорил, что он шпион, но ему никто не верил. Шпионы из нас никакие, так что это был бы отличный двойной блеф.

ГО: Значит, ты планируешь вернуться в театр?

БК: (смеется) Ну, сейчас я работаю над фильмом «Игра в Имитацию», про Алана Тьюринга. Но да, я собираюсь кое-что сделать в следующем году, правда, пока не знаю, когда, так что я осторожничаю на этот счет.

ГО: Значит, это пока секрет.

БК: Да, но работа над этим уже идет.

ГО: Я сейчас вижу, как земля все больше удаляется, а океан так и манит..

БК: Рыба тебя ждет.

ГО: Позволь задать последний вопрос. Бенедикт Камбербэтч, представь, что все твои работы вдруг оказались в пожаре, и ты можешь спасти лишь одну сцену..

БК: О боже. Только сцену?? Вот ведь хрень.

ГО: Сцену.

БК: Только из моих фильмов? Или из какого-то конкретного фильма?

ГО: Твои работы. Какую бы ты спас от огня.

БК: Боже, это сложно. Гениальный вопрос, но, я не знаю.. Один очень зрелищный момент для меня, потому что в сцене скрыто такое взаимодействие персонажей.. сцена, кстати, с твоим участием, Гэри Олдман. В конце «Шпион, выйди вон!», когда мы проходим мимо друг друга, в офисе, точнее, я не должен называть это офисом, это не офис...

ГО: В здании Ми-6.

БК: Да, там. Мы проходим мимо друг друга, и между нами проскальзывает такой знающий взгляд. И, как только мы разошлись, я прохожу мимо тебя, и я улыбаюсь, потому что знаю, что означает это взгляд, знаю, через что мы прошли, чтобы добиться этого, знаю, как это может на нас обоих повлиять. Да, этот момент много значит для меня. Думаю, это точно одна из этих сцен.

Ну есть и другие, из-за других причин. Моменты, где я говорю: «Да, я могу с этим жить». В Шерлоке есть несколько эпизодов с дедукцией, и еще момент, когда я на крыше, вместе с Джоном (Мартин Фриман).

Есть еще сцена в фильме «Конец Парада», которую мне бы хотелось сохранить, потому что я с большой любовью отношусь к своему персонажу в этой картине (прим. перевод.: если вы посмотрите оригинал интервью, его высказывание по поводу своего героя – because I love that character so, so dearly – у меня лично создалось впечатление, что эти его слова просто трещат по швам от нежности). Это сцена, кажется, во второй серии, когда я говорю с Валентайн, девушкой, которую люблю, и с которой у меня по-настоящему сильная связь. Но я вынужден отказаться от своих чувств к ней, из-за уважения к своей жене, которая только и делает, что наносит вред себе и окружающим. Это та сцена, когда я говорю ей (Валентайн), что ухожу на войну. Сцена очень запутанная, но именно в этой сцене показано, кто я, кто я на самом деле, что мне дорого, и что представляет собой моя страна. Я был бы очень счастлив, если бы они показали эту сцену в такого рода видео, типа «Вот такой-то актер, и вот какие роли он играл». Я был бы очень счастлив, если бы этот момент показали. Ладно, что ж, оставляю тебя наедине с твоим занятием.

ГО: Ага, нам понадобится лодка побольше (прим.перевод.: цитата из фильма «Челюсти»).

СКАНЫ ИЗ ЖУРНАЛА /  MAGAZINE SCANS

 
 

Галерея/Gallery 

***

Benedict Cumberbatch's transformative powers are such that he is not only among the busiest actors working today, but he has also attracted a very particularly, but increasingly numerous, rapturous legion of female fans—many of them seduced by his performances in Comic Con-friendly fare such as Star Trek Into Darkness (2013), the BBC series Sherlock, and Peter Jackson's Hobbit films, referring to themselves as "Cumberbitches." (@Cumberbitches' gleeful description on Twitter: "The most glorious and elusive society for the appreciation of the high cheek-boned, blue-eyed sex bomb that is Benedict Timothy Carlton Cumberbatch.") 

Cumberbatch, who was in London, recently reconnected by phone with his Tinker, Tailor co-star Gary Oldman, who was on a fishing trip in western France.

GARY OLDMAN: Can you hear me, Cumby? I have a slight hiss on the line, but I'll battle through it.

BENEDICT CUMBERBATCH: You sound distant.

OLDMAN: I'm in Saint-Martin-de-Ré on a fishing trip.

CUMBERBATCH: Oh, how lovely and amazing.

OLDMAN: I'm with my family and we're getting ready to do a bit of sea fishing.

CUMBERBATCH: Oh, I'm so jealous.

OLDMAN: Anyhow, I'll speak up.

CUMBERBATCH: Project!

OLDMAN: I will use my big voice. As my old teacher used to say, "Let's hear that nice, big, third-year voice." Well, good morning.

CUMBERBATCH: Good morning interviewer.

OLDMAN: Let me kick off with this one ... [noise] Hello? Hello?

CUMBERBATCH: Sorry, Gary. I missed that. We went through a tunnel. [both laugh]

OLDMAN: Can you hear me okay?

CUMBERBATCH: Yeah, really well now. Can you hear me all right?

OLDMAN: Yeah. I had to walk down to a dock. I'm now on a boat.

CUMBERBATCH: [laughs] I love it.

OLDMAN: Anyhow, I wanted to kick off with a story about John Lennon that's related to a question that I had for you: There's a story about how Lennon once went to the cinema to see an Elvis Presley movie. Every time Elvis came on the screen, the girls in the audience would scream, so Lennon looked at Elvis up there and thought to himself, "That's a good job. I want to do that job." My question for you is this: Was there a transformative moment when you were either watching something or acting in an early play, and you said, "I test positive for the theater disease"? Was there a moment like that for you?

CUMBERBATCH: Well, there were a couple of clues or moments when the pieces of the jigsaw started falling into place. The first one I'm only slightly conscious of—it's more a collective memory of my parents because I was quite young—was when I went to visit my godmother, who was at Stratford at the time, and she let me stand on the stage. I just remember looking out into the darkness, and it pulled me in, rather than pushed me away, if you know what I mean. It gave me a real energy and thrill to think about communicating with that, rather than turning away and going home and having a cup of tea and leaving it to someone else. And as adults, they just looked at each other with raised eyebrows, all three of them actors, and went, "Oh dear." [laughs]

OLDMAN: "He's one of us."

CUMBERBATCH: "He's one of us—oh, shit." I had parents who were working actors, who did really well in their careers, but it was a living. So it was a reality for me growing up; it wasn't a fantasy. It wasn't sitting there going, "I want to be adored." It wasn't that at all. Not to say that the screams of fans aren't a smile-raiser, but that was never the pull for me. So that's another one off the list of comparisons between me and John Lennon. [laughs] And then I think another moment was further down the line. Basically, at school I had quite a chaotic energy; my focus was all over the place.

OLDMAN: You were probably creative. The French would say, "You were on the moon."

CUMBERBATCH: Yeah, I'm on the moon. Exactly.

OLDMAN: Dreaming.

CUMBERBATCH: Yeah, a bit of a dreamer. But my teachers would have probably called it something like ADD, or just a pain in the ass. But the more inspirational or far-sighted teachers gave me a focus, and that was parts in plays. I had to win them, though—it wasn't just because I was the son of Wanda and Tim. I could have been rubbish. It's not necessarily in the genes. But my teachers saw my energy and thought, Well, maybe if we give him a focus, he might run with the ball. And they were absolutely right. So now I get to be Elvis. It still makes me giggle that I'm paid to act, let alone doing the kind of work I'm doing at this level and having actual choices. I'm in this tiny percentage of our workforce that actually gets work, let alone the kind of work I'm getting.

OLDMAN: It's a ridiculously small percentage. When I first started, people would say that 98 percent of the profession are out of work at any one given time.

CUMBERBATCH: Yeah. I think with my parents' generation, it was still seen as a bit of a specialist skill. It was at the cornerstone of the birth of the working-class actors that came up through the Royal Court Theatre like yourself.

OLDMAN: Yeah. It was all about French doors.

CUMBERBATCH: And living-room dramas. I mean, it wasn't an open-and-shut job, there was still competition. But my dad himself would have said it was a lot easier.

OLDMAN: There was more work.

CUMBERBATCH: And there was more work and more of a bridge to how a career could begin, with rep and theater work, a little bit of telly, some film and radio. But the generation now below me were born into a world where if you're a kid with raw talent now, you can roll in and land a lead in a Scorsese film. You don't have to have prove yourself by working up the ranks, doing the classics, and getting the canon under your belt in the way the great Sirs and Dames of mom and dad's generation—the [Ben] Kingsleys and [Helen] Mirrens and [Anthony] Hopkinses and people of that ilk. It makes it sound like some dodgy ritual, but another main moment for me was when my dad gave me his blessing. I had just played Salieri in a university production of Amadeus, and he looked me in the eye and grabbed me by the shoulders and said, "You're better now than I ever was or will be. I think you'll have a wonderful life and career as an actor, and I can't wait to be a part of watching it." And I pretty much burst into tears. What a huge thing for a man to say to his son. I mean, not only an actor to an actor, but to give me that sort of, "I bless this ship and all who sail upon her" kind of a message ... How did your parents react to what you were interested in? Did they give you their blessing?

OLDMAN: Well, my dad wasn't around. When I decided that I might want to do acting for a living—I don't know where it really came from since there was no school play or any of that—my mom gave me her blessing. I had to get a scholarship—that was the only way I could have gone to drama school. But she didn't say, "That's ridiculous," or "You can't be serious. Don't do that." But I do remember watching Malcolm McDowell on TV one night, and it was like what alcoholics call a spiritual awakening, a moment of clarity. I went, "Oh, god, I want to do that."

CUMBERBATCH: I had many moments like that. I remember watching [Kenneth] Branagh's Hamlet at the Barbican or The Madness of King George at the National. I remember watching things of brilliance on TV with my parents, who would scour for the good stuff. We'd often sit around, maybe with one of their friends, like Donald Pickering, and talk about it, and we'd try to get him to shut up because he'd always be going, "Oh, darling, what's she doing?" [laughs] But it felt, to me, like an event, and it drew me out of where I was and into that world. I was also brought up in a very traditional, text-heavy, educational environment, where reading and the word and the script—"The play is the thing"—was my schooling, as well as my training. You know, I did classical theater training. It was only a year, but it reinforced what I always thought the whole deal was: theater first, then a bit of telly, and then possibly film—if you're lucky. And hopefully some radio work to use the pipes in that medium because I do love radio. But I always came at it from text.

OLDMAN: Well, when you talk about the great actors and the great giants of writing who wrote the texts of the canon, as it were, there is something to that idea of working one's way up from being an assistant stage manager to leading man and getting to move through those texts. You know, a student once asked Stella Adler if she thought that Marlon Brando was the greatest actor in the world, and her response was, "We will never know." [Cumberbatch laughs] She always saw the measure of great acting in the way you'd see a conductor conduct the great symphonies or a pianist play the great concertos or a dancer dance the great choreographies. It's easy, though, to get seduced by cinema.

CUMBERBATCH: I think what I loved in cinema—and what I mean by cinema is not just films, but proper, classical cinema—are the extraordinary moments that can occur on screen. At the same time, I do feel that cinema and theater feed each other. I feel like you can do close-up on stage and you can do something very bold and highly characterized—and, dare I say, theatrical—on camera. I think the cameras and the viewpoints shift depending on the intensity and integrity of your intention and focus on that.

OLDMAN: I love the simple poetry of theater, where you can stand in a spotlight on a stage and wrap a coat around you, and say, "It was 1860 and it was winter ..."

CUMBERBATCH: And you take people with you. It's incredible, that direct feeling of communication. I have much more of a problem sitting in my own audience for a film—I always find that uncomfortable. I know most actors do, especially on first viewing. I think by the third time I saw Tinker, Tailor, it was wonderful, I could sit back and really enjoy the film and enjoy what I was part of and not get too upset about seeing myself on the screen. That's not mock humility, or me stumbling around and mumbling, "Oh, thank you," and looking at my feet. I'm very proud of the work I do, but I genuinely can't involve myself with an audience as early as somebody who's not part of the film can. So there's that side of theater that appeals to me, where you give something and the response to what you've created is a communion between you and the dark that contains however many people. It's thrilling not having a reflection other than through the people you're communicating with. But people ask, "What do you prefer?" and I don't have a preference. I love them both. I really do ... [Oldman is disconnected] Are you there? Have I lost you? How ironic. I've lost you and I'm talking into the darkness...

OLDMAN: [Oldman is reconnected] Talking into the void?

CUMBERBATCH: Literally. [laughs]

OLDMAN: The way we've connected this call, with you in England, me in France, and the call coming through America, the FBI—

CUMBERBATCH: Exactly. It's the FBI's idea of heaven, this conversation. We're triangulating.

OLDMAN: Speaking of which, tell me about this WikiLeaks movie you've done, The Fifth Estate.

CUMBERBATCH: It's based on the idea that the fourth estate is the traditional print media, but with the dawning of this epoch that we're entering into—and we're still trying to figure out—information can now be disseminated in a purer form. So the idea that people leak information is not just about whistle-blowers, it's also about how audiences that receive that information can then process it. It's raw data, it's unedited, and therefore, it's information that allows you to be the judge. It's not formatted for a paper that has a political bent or a need to sell or any tie-in with commerce. It has to do with freedom of information and an openness and transparency in the behavior of government, big business, and public bodies. The whistle-blowing aspect is a huge part of that, but it's also about questioning the rule of law and the power structures that rule our lives. And that's why it's called The Fifth Estate—it's the idea of an evolution in that process. Obviously, print media has been at the forefront of policing or questioning, but this new wave of technology has arrived.

OLDMAN: Which is why a film like this couldn't be more topical.

CUMBERBATCH: I think it will remain topical. People are saying, "Don't you feel you've slightly missed the boat now that there's been all these evolutions of the story, with Manning's trial and with [Edward] Snowden?" Not at all. The debate started and this is just proof that it is not a question that's going to go away. Individual human rights is a massive topic, and it's an incredibly complex and rich debate. And I hope the achievement of our film will be to empower people—like WikiLeaks intended to—to seek out their own truth with the information we've given in the film—or the version of information that we've given in the film. While based on accounts and real events, like any film, there are compressions and events that didn't involve certain characters that dramatically needed to be there in the film for the version of a three-year time period, from 2007 to 2010, that we're portraying. So it's really based on the relationship between Julian Assange and one of his critical volunteers, Daniel Domscheit-Berg, and how that relationship goes awry and why. But it spans the burgeoning WikiLeaks that was not that well known about outside the hacker community—and even within that community it wasn't yet known as this triumphant tool that it was known as after 2010 for delivering the most shocking revelations of the "Collateral Murder" footage or the Iraq and Afghanistan war logs, or the diplomatic cables.

OLDMAN: Did you meet Julian Assange?

CUMBERBATCH: No, we didn't meet. He didn't want to meet because he didn't want to condone the film, which I completely respect. In his predicament, he needs to be distanced from anything other than the truth his lawyers are seeking to harness around him—his version of events. He felt that the two accounts that the film were based on were poisonous and detrimental to his cause and the people involved in his cause, which was a hard thing to hear. It made me question what we were doing and why we were doing it, but I think we are justified, because, as I communicated to him, I think he'll be surprised with how sympathetic the portrayal of him and Wiki­Leaks is. This is not a film that's supposed to polarize people into galvanizing a one-sided argument; this is about opening up the debate, and there's great sophistication on either side of the fence—the fence, in this film, being the U.S. State Department. But I'd love to meet the guy. I have a great deal of admiration for him, and I've made no secret of saying that before. I'm an actor playing him in a film, so of course I have empathy for his state of mind and beliefs. But I did my work remotely. I worked as if from a photograph rather than a life class. There's an awful lot of material and footage about Julian. If you think there are a lot of websites about me, you should see how much footage there is about Julian and of Julian.

OLDMAN: Was he an interesting character to inhabit?

CUMBERBATCH: Oh, my god, yes. I think the challenge was to give something of him that no one has seen—which is probably, for him, going to be the hardest thing to watch. It's me trying to reveal what isn't in any of those interviews or his public persona. Whether I got that or not, I don't know. He's bound to have issue with it. But it's a very rich tapestry, and at the center is this really enigmatic character. So to try and pin that down and inhabit someone who's very far from me physically, emotionally, intellectually, culturally ... He was brought up in Australia by a single parent and escaped a cult and has this brilliant, rebellious intellect that took him through the hacking world to become this frontman for the most extraordinarily revolutionary idea in media—this whistle-blowing website where data can be dumped anonymously and then disseminated by the public, free, and with no interference from any other intermediary. He's quite a remarkable human being to try to pull off—to get the motivations and the instincts and emotional kind of undertones right. Most people only know him as the man who's in his current predicament, the kind of tabloid version of him—the white-haired weirdo locked up in an embassy, wanted for rape. And actually there's really something to celebrate about him and to explore about him, which is a lot richer than those broad brushstrokes. Bill Condon and I met, and he's also just a brilliant man. In this film, he has made this near impossible, intellectual jigsaw puzzle. And I think it's going to be a provoking and politically resonant, pertinent piece of work.

OLDMAN: It is a story that will continue to have legs. This is not going to go away very quickly.

CUMBERBATCH: No, not at all. I think the American public, now that they know about these debates—because of Snowden in particular as well as Manning—are now going, "Hang on a minute, why do you need to know everything I'm saying to Aunt Deidre in Wisconsin when we're talking about whether she got the curtain tapestry right? If our right to privacy is being taken away from us, then haven't the terrorists won?" It's a very complex argument. Of course, we want to get the bad guys, and I think now with fundamentalists, people who treat belief with a total lack of humor or empathy for any other viewpoint than their own—they, to me, are the enemy. And those people are born out of desperate extremes. So it's not about politics. It's fascinating to see that the Obama administration is responding to it, and it'll be interesting to see what England does. Personally, if they are listening to this conversation, then the principle is upsetting. It's what they could do with the information they glean from a harmless conversation that isn't about what they're listening in for—I think that's really the rub. But they have closed down terror networks and it's increasingly difficult for them because of mobile communication. It makes you think that their job is impossible. And if they've saved innocent civilian lives through monitoring our phone calls, then am I really that upset that someone knows I talked to you about acting and process or ordered a sandwich or been belligerent about something to someone? If we're talking about people listening to us to check that we're not planning a terrorist attack, then so be it. I'm not condoning it, but I can see the justifications. It's very complex.

OLDMAN: I don't even know what I feel about Snowden, in a way. Part of me feels that if you're going to whistle-blow, then do it, but stand your ground. Face the consequences. Don't run.

CUMBERBATCH: Yeah, but at the same time, he's got a lot more information. That's what I get a feeling of. It's not just what he's leaked so far—he's got a lot more. So it's what they could do to him. They could just lock him away and throw away the key. But we need to engage with this. It's a reality of our lives—we need to know. Anyway, it's so easy to get mired in this, and I'm not a soldier and I'm not a politician, and I'm not a spy—I'm an actor.

OLDMAN: Can you imagine people spying in on us now? A couple of lovies ...

CUMBERBATCH: Gaffing away, talking about process and our jobs.

OLDMAN: No threat here.

CUMBERBATCH: I think we'd make great spies because of that, rather than [Guy] Burgess bumming around going, "I'm a spy," and no one believing him. We'd be such obviously bad choices that it would kind of be a great double bluff.

OLDMAN: So, are you planning to return to the theater? [both laugh]

CUMBERBATCH: Well, right now I'm also prepping The Imitation Game, which is the film I'm doing about Alan Turing. But I'm planning to do something theater-wise next year, but I don't know when, so I have to be a bit cagey about it.

OLDMAN: So you'll be secretive about it.

CUMBERBATCH: Yeah, but it's in the works at the moment.

OLDMAN: Well, as I see land receding and the ocean beckoning ...

CUMBERBATCH: The call of the marlins.

OLDMAN: Let me as you one final question: So Benedict Cumberbatch, your films are on fire and you have to run in a save one scene ...

CUMBERBATCH: Oh, god. A scene? Fucking hell.

OLDMAN: A scene.

CUMBERBATCH: Just my films? Or in a film in particular?

OLDMAN: Your work. What of your work would you grab from the fire?

CUMBERBATCH: Christ. That's difficult. It's a brilliant question, but I don't know ... One postcard moment for me, because there was such a resonance beneath it—and, Gary Oldman, this involves you—just at the end of Tinker, Tailor, where we pass each other in the office ... I shouldn't say the office; it's not called the office ...

OLDMAN: In the Circus.

CUMBERBATCH: In the Circus. We pass each other and there's a knowing look. And just after I pass you, I smile, knowing what that means, knowing what we went through to achieve that, knowing what might be for both of us. Yeah, that moment means a lot to me. I suppose that's definitely one of them. And there are others, but for very different reasons. Bits where I go, "Yeah, that's okay. I can definitely live by that." There are one or two deduction moments in Sherlock. There are moments, like, on the edge of the roof, as well, with John [Watson, played by Martin Freeman]. There is one whole scene in Parade's End—because I love that character so, so dearly—that I would like to keep. It's a moment in the second episode, I think, when I'm talking to Valentine, the woman I love and have a profound connection with, but I have to deny my feelings for her because of my sense of honor to my wife, my ever self-destructing, saboteuring wife. And it's a scene where I tell her I'm going to war. It's all a mess, but the scene is about what I am, who I am, what I stand for, what my country is. I will be very happy if they play that in my, sort of, "Here was an actor and here is something he did." I'd be very happy about that moment being shown. Well, I'll let you get back to your "We're gonna need a bigger boat" moment.

OLDMAN: Yes, we're going to need a bigger boat.

_______________________________

Перевод: Анастасия Самойленко (kyushiana) для sherlock-series.livejournal.com Поиск: SERZHANT, специально для britishboys.ru / britishboyfriends.blogspot.com. При полном или частичном копировании информации получение разрешения и активная ссылка на блог обязательны. Please credit if you use

Источник 1 / 2